Смысл в следующем: вы отмечаетесь в комментах и на Новый год или около того получаете от меня поздравительную открытку. Мимими, все дела. Ну и между первым и вторым я стребую с вас адрес Х)
Делай как должно и будь что будет.\\ Я начинаю восхождение здесь и сейчас.
Удивительно же. Стоит четко обозначить желание, а потом добавить "да, я этого хочу", как опа, и все приходит. Осторожно надо действовать, тем не менее, потому что нет ничего опаснее желаний.
Нет, я все-таки могу спать по шесть часов в день, если надо, даже вполне жизнеспособна. Только вот я не воспринимаю мир в таком состоянии. Я помню, что делала и говорила, но не помню своих эмоций в тот момент. Как будто много выпила, и потом кто-то рассказал, на каком столе плясала и кому в любви признавалась.
Флейту забросила совсем. Прихожу домой и сажусь играть в словеску. Зря я так с флейтой.
Из питерской поездки поняла: нет, это не мой город, он мокрый и слишком мрачный. И вообще, меня теперь там почти никто не ждет, смысл приезжать? Полно других городов, где меня будут рады видеть.
Нет, в Нижний не хочу. Ни одна, ни с кем-то. Страшно, знаете ли. И так-то первые пару недель в словеске всячески кусалась и язвила, нафиг пока что.
Все-таки совершенно прекрасные у нас танцы Не в последнюю очередь из-за учителя, ващеагонь милая харизматичная девушка. Вот интересно, если бы утренние тренировки по фехтованию вела Таня Гусева, я бы их не прогуливала, наверняка. Странно, но люди для меня немного важнее или примерно так же важны, как дело.
В декабре еду на бал в Киров. Судя по всему, будем много пить. Отлично.
В очередной раз ловлю себя на мысли, что не умею играть на полевых играх. Я обычно дичайше туплю. Не знаю, в чем дело: не то это совсем не мое, не то я неправильно выбираю команду и роль. Причем бросать-то не хочется, мне все это жуть как нравится.
Надо что-то делать с самодисциплиной. Хотя бы с опозданий на работу начать. А закончить проблемой с докладами, когда я тупо не начинаю делать дело, потому что мне страшно все испортить. Гребаный страх вечно мешает нормально и спокойно жить. Противно.
Делай как должно и будь что будет.\\ Я начинаю восхождение здесь и сейчас.
Кажется, сегодня я буду тем человеком, который ездит на лифте с первого этажа на второй. Хорошо вчера поприседалось, и вообще - если после тренировки не тошнит и ничего не болит, значит, халявил! (с) Плюс отличное бодрящее средство. Засыпаешь на работе? Согни ногу! Согни ногу - и сон уйдет!
Забавно, что после такового перерыва я еще помню некоторые стойки. З.Ы. Лестницы ужасны.
Делай как должно и будь что будет.\\ Я начинаю восхождение здесь и сейчас.
«Но это будет потом. Пока на дворе ноябрь 1547 года, за окнами осенняя Москва, на дворе шумит свадьба, мелькают дорогие ткани и соболиные меха, которые безо всякого бережения мечут под ноги молодым, звенят монеты, которыми осыпают новобрачных, горят свечи, дружка князь Серебряный режет хлеб и сыр и раскладывает их по тарелкам, разбиваются на счастье чаши, плывут над праздничным столом на плечах слуг подносы с жареными лебедями, и шумит в голове хмельной мед, и кажется князю Курбскому, что он уже свой в царских палатах, и путь его отныне – рука об руку с юным государем.» (с)
Вот правильный историк, мне кажется, он такой. Пишет-пишет, а потом раз - и красивая картинка. Или кусочек книжки.
Делай как должно и будь что будет.\\ Я начинаю восхождение здесь и сейчас.
Вернулась. Со Столетки. Ощущения как от конца четвертой книжки про Нарнию, когда Питер, Сьюзен, Эдмунд и Люси опять оказываются на вокзале, перед этим переодевшись в школьную форму. То есть вот вроде сказка закончилась, но в стуке колес поезда слышен звон гитарных струн. Будут новые приключения, это закончилось.
Этот фандом не умрет! Ремейк анонсирован на вчерашней Е3. Лично Вереск уже знает, какая консоль будет куплена с первой зарплаты и пофиг, что потом придется месяц жевать ремни.
...стать путешественником. Но не таким "путешественником". который купил тебе турпутёвку в Грецию в каком-нибудь агентстве и поехал "путешествовать" в гостиницу. Нет! Хочется стать путешественником, который плывёт на своём корабле стирать с карты мира белые пятна!
Евгений Гришковец "Одновременно".
Здравствуйте, дорогие мои люди. Все мы когда-то прочитали "Хоббита" и усвоили инструкцию попадания в Средиземье: ты живёшь жизнью мечтателя-обывателя, ВНЕЗАПНО!!!! ночью вваливаются какие-то бродяги с рюкзаками, разоряют холодильник, обсуждают жуткие вещи и поют странные, тревожащие песни. А утром ты бежишь за ними вослед из родной норы, даже не взяв носового платка и умоляя Провидение только об одном: не опоздать.
Я не понимаю Питера Джексона: он в своём "Хоббите" много сил потратил на компьютерного Леголаса, но просрал вчистую момент трансформации главного героя, уделив ему один двухсекундный общий план.
А Бильбо всегда был моим самым любимым из всей книжки. И даже из всей Трилогии. Потому что Средиземьем мы обязаны ему. И только он всерьёз знает туда верную дорогу из обрыдлого, хоть и уютного мира повседневности.
Игра по Толкиену именовалась "Вторая Эпоха". Я не собирался на неё ехать. Совсем. Потому что меня заебало. За год до того мне не поздоровилось посетить "Шестнадцатый век, шаг в..." и я проклял большие игры как таковые.
Флешбек.
"Шестнадцатый век, шаг в..." был полноценным шагом в говно. Меня любезно пригласили люди, с которыми мы до этой игры были лучшими друзьями. К концу игры мы успели друг другу осточертеть настолько, что видеть не хотелось никого.
Просто заебало жить. Мои друзья - дом Монпансье - приехали на полигон за неделю до. Они отгрохали себе особняк высотой восемь метров с балконом. Провели в него электричество. Повесили люстру. Подключили холодильник (он сдох, протёк и вонял). Выкопали вместо холодильника погреб в человеческий рост. Наняли повара. Всю игру были вынуждены поддерживать нормальное функционирование хоз.части, мотаясь в город на машине. Каждый вложился, я думаю, тысяч на пятьдесят.
Пошёл дождь. Всё размыло нахуй. Дороги превратились в реки говнища. Игра встала. На "стройке века" друзья так устали, что играть не осталось сил. Просто никаких. Мясо в погребе протухло. Я полез его выкидывать, перепутал в темноте и вместо него выкинул непротухшее. даёбтвоюмать.
Потом игра вроде как началась худо-бедно, вышло солнышко. Я оделся, напялил весь прикид, увешался оружием и по говнодороге куда-то пошёл. Через три километра мне остопиздело идти, я вспотел в этих нескончаемых тряпках из натурального сукна и батиста, и, злой и расстроенный, сел у обочины отдохнуть - в том месте, где уже отдыхали два десятка таких же несчастных французов. Мы пили вино, жрали сыр и думали, когда же наконец будет весело. И тут...
<здесь должна зазвучать музыка, которую любят вставлять в голливудское кино "семейного" жанра, момент "персонаж переживает кардинальное внутреннее изменение к лучшему">
...тут мимо лёгким шагом прошёл Сазонов. Он приехал в Москву из Свердловска, чтобы поучаствовать тут в игре. На нём была бандана, рубаха нараспашку, штаны, ремень и сапоги. В руках он нёс шпагу и кинжал. Больше с ним ничего не было. Ни плащей, ни перьев. И ничто его не тяготило, он не страдал от жары и налегке бежал навстречу приключениям. ...я крепко задумался, наблюдая, как он съёбывает в невидимый закат. И даже вечером - во время разговора - внёс предположение, что "может быть, пожрать хватило бы и тушёнки по-быстрому на бревне, зато сил и настроения на приключения осталось бы не в пример больше?" Тяжёлый взгляд людей, потративших по две тысячи баксов в общий проект, был мне ответом и приговором.
Конец флешбэка.
"Вторая Эпоха"? Большая игра? Нет уж хуй вам. Я помню, как это выглядит. Подтвердите, кто знает соль. До игры - неделя. Потом - шесть дней. Потом - один день. Потом - три часа до поезда. Ты бегаешь жопа в мыле по городу и всё равно не успеваешь доделать, чего хотел. Часть подрядчиков тебя кидает. Всё не готово, так что едешь на игру в "половине прикида", злишься из-за этого. На игре выгружаешь из рюкзака тонну барахла и стережёшь его до конца игры. Потом прёшь всё это назад. На горбу. Настроения "мира Толкиена" в подобном графике не сыскать и днём с огнём. Отдыхать так? нахуй пошёл.
...и тут мимо меня прошагал воображаемый Сазонов...
...и у меня в голове перещёлкнуло. И я понял, что "Шестнадцатый век" был последней неудачной игрой в моей жизни. Потому что
1. Я люблю путешествие на игру. Оно само по себе является приключением, если ты не прёшь с собой пять чемоданов. Оно нередко является лучшим приключением вообще за всю игру, поскольку ты едешь в Средиземье. Пока не доехал - книжный мир сияет впереди и выглядит сказочно. А что тебя ждёт на полигоне? Стены из полиэтилена? Нет, лучший момент - когда ты едешь и предвкушаешь. Портить себе этот момент необходимостью переть неподъёмный багаж нельзя ни в коем случае.
2. Я люблю на полигоне жить в мире воображения, поскольку в реальности вокруг всё равно будут стены из полиэтилена. Как бы ты там ни дрочил материальную базу - на фоне полиэтилена результат будет смотреться убого и неуместно. А воображение нужно стимулировать. Слушай мою команду: перед игрой сидеть в кресле три дня, пить вино, слушать эльфийскую музыку, смотреть "Властелина Колец" в режиссёрской версии и предвкушать. НИХУЯ больше не делать. Что за три дня до поезда ещё не готово - то похорони, всё равно уже не успеешь. Садись в кресло и медитируй. Выпей и выспись.
3. В прикиде тебе не должно быть жарко. Тебе нужна возможность сесть, лечь или ползти. И одеться за три секунды. Приключения ждать не будут, пока ты сто кушаков завяжешь. А потом по дороге пятьдесят развяжется. Игровая одежда должна быть практичной.
...добрая женщина Лиссэ, золотое сердце и огненно-рыжие волосы, мастерским произволом определила меня в команду Зеленолесья - к своим эльфам. Официально эльфом можно было стать только если за два года до игры подавал заявку и сдавал мастерам экзамен по эльфийскому языку. Хи-хи, учитесь жить красиво. Для красивой жизни нужно окружить себя красивыми женщинами. Они могут всё.
Я бросил в рюкзак лёгкий прикид, палатку, три бутылки пива и меч с кинжалом. Остальное усилием воли осталось дома. Итого - десяти килограммов не набралось. На улице стояла жара +32, но мне с пустым рюкзачком такая хорошая погода просто заебись. Гуляй налегке да ешь мороженое. Путешествие началось.
...я добрался до полигона заблаговременно. Потому что не "готовился до последнего момента + ещё сутки" (а из-за этого многие пропускают и первый игровой день). С обустройством поначалу тоже всё было хорошо: чудесный лагерь Зеленолесья, находившийся в десяти метрах от дороги, но совершенно с неё не видимый. Неприметнейшая тропинка, я по-первости несколько раз заблудился. Потом запомнил ориентир.
А через день никакого ориентира стало не нужно: в лес привезли ебаные сраные трижды проклятые стены из нетканки. Нетканки моментально стало дохуя, лес затянули синтетикой, и скрытое королевство эльфов Зеленолесья проявилось сквозь деревья за сто метров как цыганский табор, окружённый тоннами сушащегося белья. Сказочное впечатление было обосрано, тайна местонахождения проёбана и наблюдать всю эту "архитектуру" без рвотного позыва сохранилась возможность только под покровом ночной темноты. По ночам на ветках вспыхивали светодиоды и волшебство возвращалось. Затянутые дрянью деревья вновь казались зелёными колоннами, поддерживающими над головою невесомый лиственный свод эльфийского чертога, пробитый редкими вспышками летних звёзд.
А днём хоть вообще дома не сиди.
...а это идея! Она не сразу оформилась. Для полного просветления потребовалось ещё поприсутствовать на эльфийском пиру. Тот ужасный пир в стране немых...
Я вообще очень скромно себя вёл, поскольку подозревал, что остальные-то готовились два года. Меня данная мысль перманентно угнетала и чуть не вызвала комплекс неполноценности. Буквально: я всерьёз ожидал увидеть эльфов вместо своих ровесников в дурацких прикидах. Мало ли чего можно достичь, если два года заниматься перевоплощением в персонаж? Откуда я знаю?
Так что я тихо вошёл в зал пиршества последним и скромно сел с самого краешку, глядя во все глаза... За десять минут я удостоверился: перевоплотились мои товарищи куда-то не в ту степь. Я ведь помню первоисточники. "Хоббит или Туда и Обратно", глава восьмая. Трижды гномы натыкались на эльфийские празднества под открытым небом. Ор, песни, бухло, прыжки через костёр и пляски до упаду. "Хоббит или Туда и Обратно", глава девятая. Бильбо выводит своих товарищей из эльфийской тюрьмы по той невероятной причине, что все эльфы во дворце у Трандуила отмечали что-то и НАБУХАЛИСЬ до беспамятства. Я вас спрашиваю - это насколько надо беспредельно жрать спиртное и сэйшенить, чтобы напиться ЭЛЬФУ В МИРЕ ТОЛКИЕНА???
Но нет. Тоскливые поклонники Кристофера - мастера, отвечавшие за подготовку - точно знали, что у эльфа обязана быть социальная профессия, что эльфу необходимо быть унылым говном, потому что "Арда искажена и мы от этого грустим", что оружие эльфам не положено, ведь меч - инструмент искажения Арды... но Толкиена они явно не читали. Я делаю подобные выводы из обстоятельств "безудержного эльфийского пира", наблюдаемого мною в первый вечер игры. На пиру у всех присутствующих было одно занятие: испуганно таращиться друг на друга и ждать, кто первым заговорит. Ну - и делать одухотворённые ЩЩИ, пытаясь общаться при помощи осанвэ, видимо. Бедная девочка с гитарой - Келайрэ - на подгибающихся ногах вышла на середину и спела "Оссирианд". К середине песни тяжесть взглядов её загнобила настолько, что последние куплеты она исполняла шёпотом. Король в костюме Тавегила (или наоборот) попытался спасти ситуацию, приказав виночерпию немедленно всем налить. Но самодельное бухло имело крепость кефира и тоже не справилось с задачей расшевелить общество. Надо бы принять по 500 водки на нос - вот тогда б пошло. Но водки не было и тишина продолжала давить.
Тут мне стало совсем плохо, так что я слился сквозь туман.
...и больше в родной лагерь днём не заглядывал. А ночью - тем более.
Я посвятил игру путешествиям по дорогам.
Уважаемые мои! Ну неужели вы, когда едете на игру, реально ставите себе задачу притащить с собой весь свой быт? Ведь это всё равно, что поехать в Тайланд, запереться в гостиничный номер с кондиционером и всеми удобствами "как дома", включить русский канал по телевизору и сидеть ждать конца отпуска. Да ещё и остаться недовольным из-за тараканов. Ну неужели вы не выдержите три дня жизни в походных условиях? Когда еда - с костра, а не из ресторана, да и не еда это, а сух.паёк. Чтобы тратить на неё минимум времени, а максимум - на игру. Когда спать нужно в палатке, а заниматься прямым своим делом, за которым и приехали сюда - жизнью вне зоны комфорта. Когда мало фотографий с игры - признак хорошей игры, на которой банально некогда фотографироваться. Что за пиздец-то? Что за эрзац цивильной жизни вы устраиваете на полигонах с завидным бараньим упорством, которое в жопу бы вам засунуть? У вас всё равно из этого в лесу нихуя не выйдет, так не лучше ли быть путешественником, который стирает белые пятна с карты Земли? Уёбище какое-то создали, а не игровой мир.
Если ты идёшь по дороге, вокруг тебя лес. Не изгаженный ни нетканками, ни другими элементами условности. Настоящий и прекрасный. И ты в самом деле шагаешь по лесному пути навстречу приключениям. Живя таким образом настоящей жизнью героя книг Толкиена - они проводят в пути 97% эфирного времени.
Я не сидел сутками в окружении нетканочных тряпок, напряжённо визуализируя вокруг себя "высокие стены гордых крепостей". Эта задача вполне выполнима, когда нетканка тебе не мешает - крепости есть, но они за горизонтом. Я видел многие чудеса этого мира в путешествиях. Видел Энтов, троллей и дракона. Видел гигантских пауков. Видел высокие башни гномов и нуменорцев. Те, кто - по Кристоферу - сидели в лагере безвылазно, наблюдали впоследствии всё это великолепие на фото и грызли локти. Я спас принцессу от дракона. И привёл её тайком в Зеленолесье, где прятал до утра. Я - невзирая на это - получил благословение мастера как один из лучших эльфов. Та серебряная ветвь, которую мне вручили, после игры оказалась ценнейшим ресурсом, а я и не знал. Я имел возможность приходить домой и - в ответ на жалобы товарищей: "У нас нет чипов меча, мастера не выдали" - делать вытянутое лицо: "В последний раз спасаю!", высыпая им горстями в протянутые ладони этот редчайший поначалу элемент. Собрал в пути. Ну а что?
Я убил волка и прицепил его хвост к поясу. Редкий трофей.
Я пришёл в Лориэн и наслаждался своим ощущением путешественника и бродяги в окружении царственных домоседов.
Я увидел группу орков возле тропинки в Зеленолесье и в одиночестве погнался за ними. Одного убил, хотя потерял два хита в мясорубке. Но остался жив, добавив себе ещё фраг и ещё подвиг.
Игра повернулась ко мне лучшей своей стороной, потому что я старательно избегал худшей стороны: сидения на скрюченном бревне в периметре нетканки.
Попробую резюмировать то, что я вынес из этого приключения.
Дорогие мастера! Чем больше вы тратите на материальную базу, тем хуже. Есть у материальной базы некий верхний предел, за который можно - конечно - выйти, но усилия не окупятся. Обозначать крепостные стены "конвертами" - нормально. Сквозь них видно деревья, и это красиво. Достаточно. Не надо синтетическую хуйню-нетканку вешать, она провисает и выглядит уёбищно. И портит вид, мешая работать воображению. И сквозь неё всё равно всё видно. Светодиоды - хорошо. Нетканка - плохо. Лучше развесить побольше светодиодов.
Дорогие игроки! Чем больше барахла вы привезёте на игру, тем меньше у вас времени и сил останется для игры как таковой. Барахло требует постоянного обслуживания. А время идёт и энергия тратится. Жизнь пролетает мимо вас. Вы никогда не задумывались, почему нищеброд в драной джинсе на игре всегда улыбается и не реагирует на презрительное шипение вешалок для прикидов "фу фу он как попало одет"? Задумайтесь. Он одет в свои приключения, которым ничто не мешает. У прикида есть предел необходимого: ботфорты, штаны, рубаха, куртка. Шляпа на крайний случай. Кошелёк для мелочей и меч. Всё. Если преодоление этого предела идёт во вред игре (а оно идёт несомненно) - от него нужно отказываться. В огонь нахуй.
Дорогие читатели! Для хорошего рыбака нужна удочка и река. Гэндальф в лохмотьях, у Фродо - синяк. Ничего страшного. Я тоже раньше возил по три костюма на полигон. Мне теперь жалко времени на переодевание.
Потому что игра - не выставка манекенов. А для манекена игровое действие рискует закончиться на параде: прикид продемонстрирован, фотоснимки сделаны. Ну и всё, больше твои тряпки никому не интересны, начинает иметь значение то, что под ними. Ты сам. И если ты предельно устал и заебался, пока тряпки пёр до полигона, если вся твоя душа и творческая инициатива вложена в барахло, ты сам не существуешь. Ты ничего не дашь этой игре. И останешься недоволен. Брось всё. Отдохни перед игрой. Посмотри кино. Твоё воодушевление куда дороже, чем "встреча по одёжке" - проводят-то всё равно по уму. И сам себя ты проводишь по той же категории. Когда ты в прикиде и в окружении охуенного быта НИКОМУ не нужен - это повод убиться от стену. Да вот беда - стена из нетканки Живи и мучайся. Я - отмучился. Давай и ты завязывай.
Делай как должно и будь что будет.\\ Я начинаю восхождение здесь и сейчас.
Меня вот уже несколько недель беспокоит одна фраза, из Малой Илиады, кажется. Она настолько прекрасна, что её точно надо куда-то пристроить, на какой-нибудь гранитный памятник, обложку книги или альбома, в качестве названия чьего-нибудь дневника или песни. Только вчитайтесь: "В пору, когда огурец возрастает на поле росистом..." Ну разве не чудо?
Делай как должно и будь что будет.\\ Я начинаю восхождение здесь и сейчас.
Я не знаю, что сказать. Даже странно. (с)
Откуда-то лезут чувства, которых я на самом деле не испытываю. Чувствую себя поделенной надвое. Сверху - как граффити на стене, из разноцветных баллончиков. Бестолковая мешанина ярких цветов, сопровождаемая какофонией звуков. Внизу - бьющий из-под камня родничок. И я точно знаю, что там чистая вкусная вода. Но черт, чтобы услышать его звук, надо постараться.
В последнее время хочется иногда рыдать, кричать, стучать кулаками по стене, но на самом деле это все неправда. Мне не настолько грустно и плохо; может, слегка печально. Чето Винни совсем сложный стал, да. А может, так и надо.
Делай как должно и будь что будет.\\ Я начинаю восхождение здесь и сейчас.
После работы, после учебы возвращаюсь на кафедру за курткой и ботинками. Собираюсь выключить комп - и вижу ЕЁ. На клавиатуре лежит то ли булочка, то ли пончик в пакетике. Еда. Кто-то принес мне еду. После блаблабла трудного рабочего тралала и учебного ля-ля-тополя дня. Да и вообще. Прекрасные люди Осталось вычислить, кто это сделал.
Делай как должно и будь что будет.\\ Я начинаю восхождение здесь и сейчас.
Полагаю, пришло время оставить некоторые мысли и чувства в прошлом и жить дальше. Потому что мир всё же не вращается исключительно вокруг отдельных людей. Кстати, не забывать выкидывать отдельные модели поведения. А лучше даже все. Потому что каждая ситуация, каждый разговор - уникальны, даже если и с теми же самыми людьми. Меняюсь я, меняются люди, меняется мир вокруг. И лишь одно остается неизменным.
Крошка-сын к отцу пришел, И сказала кроха: - Ща бы выпить хорошо. - Да, сынок, неплохо.
Делай как должно и будь что будет.\\ Я начинаю восхождение здесь и сейчас.
«- Эй, это мне нужно волноваться, ведь я на самом деле могу стать злодеем. В твоём же случае, наихудший сценарий заключается в том, что люди будут думать, что ты хуже, чем ты есть на самом деле. Это смертельно? В смысле, так ли уж это плохо?
Гермиона нахмурилась, но всё же кивнула.
— Смотри, Гермиона… Если тебя так сильно волнует мнение других людей, и ты чувствуешь себя несчастной всякий раз, когда их представления о тебе не совпадают с твоими собственными, то ты обречена быть несчастной всегда. Потому что никто и никогда не думает о нас так, как мы сами.
— Я не знаю, как объяснить тебе, Гарри, — мягко и печально ответила Гермиона, — и не уверена, сможешь ли ты это когда-нибудь понять. Мне в голову приходит лишь вопрос: «А как бы ты себя чувствовал, если бы я считала тебя злым?»
— Эм-м, — Гарри представил себе это. — Да-а, мне было бы больно. Очень. Но поскольку ты хороший человек и не станешь бросаться подобными словами просто так, то ты заслужила эту власть надо мной. Если ты посчитаешь, что я ступил на неверный путь, это не будет для меня пустым звуком. Мне на ум не приходит ни один другой ученик, чьим мнением я дорожил бы так же сильно…»
Да, это фанфик. И какой фанфик. Про науку, про то, как мыслят настоящие ученые, про то, что интеллект не зависит от возраста (ха-ха!). А еще там есть космос, логика, очень коварные планы, логика, интриги, битвы, ну и логика, конечно.
Делай как должно и будь что будет.\\ Я начинаю восхождение здесь и сейчас.
Нашла прекрасное. Кому-то объясняла, что такое - жесть в отношениях.
"Неет! Жесть - это когда Петя любит Катю, но спит с Аленой. Катя любит Васю, но спит с Сашей. Алена любит Катю, но Катя - гигантский муравьед. Вася любит Сашу, но спит с Ефросиньей. Ефросинья любит Алену, но всем пофигу, потому что Ефросинья - Т-34".
С виду совершенно обычная старушка. Вовсе не отталкивающая. Напротив, красивая. Из тех, кто с возрастом истаивает до прозрачности, щиколотки и запястья у них становятся тонкими, как у детей, морщинистая кожа нежна, как мятый маковый лепесток, а темно-карие когда-то глаза выцветают до янтарной желтизны. Юта и сама не отказалась бы постареть именно так, но знала, что ей не светит — другой тип, увы. Мясистое лицо, крупные черты, широкая кость, кровеносные сосуды слишком близко к поверхности кожи — пока все это не мешает казаться условно привлекательной, но с возрастом придется превратиться в печального краснорожего бульдога, и лучше свыкаться с такой перспективой заранее, не пестуя иллюзий. А старушке из переулка Пасажо достаточно было надеть длинное платье из небеленого льна и аккуратно уложить седые волосы, чтобы казаться не выжившей из ума старой курицей, а феей из волшебной страны, явившейся озарить своим присутствием серые будни горожан. Может быть, именно поэтому бормотание про Черный Ветер звучало в ее устах не маразматическим бредом, а устрашающим пророчеством. Безумицы так хорошо не выглядят, феи не сходят с ума. «Хотя с чего это я взяла? — сердито думала Юта. — Еще как сходят. И вот нам живой пример». Но как ни старалась быть ироничной, как ни выстраивала дистанцию между собой и собственным страхом, ничего не получалось. Всякий раз, сворачивая с Арклю в переулок Пасажо, невольно сжималась в комок, бормотала про себя: «Только бы ее не было, только бы сегодня ее не было» — и ликовала, когда переулок оказывался свободен. Конечно, разумнее было бы просто изменить маршрут, но когда среди дня убегаешь с работы ради миндального латте в маленьком «Кофеине» на Диджои и у тебя максимум четверть часа на все удовольствие, включая вполне вероятную очередь, приходится выбирать наикратчайший путь. А отказываться из-за сумасшедшей старухи от вкуснейшего в мире кофе и нескольких торопливых затяжек табачным дымом — это уже самая настоящая позорная капитуляция. Отец однажды сказал, что храбр не тот, кто не знает страха, а тот, кто способен действовать невзирая на страх. Эту формулу Юта усвоила сразу и навсегда. С годами из нее получилась очень храбрая трусиха, и сдаваться она не хотела. Поэтому, завидев в переулке маленькую красивую старушку в светлом платье летом, в беличьей шубке зимой, не вздрагивала, не сутулилась, не втягивала голову в плечи, даже не ускоряла шаг, и без того, впрочем, стремительный. Только отводила глаза, чтобы, не приведи господи, не встретиться взглядом. Всякий раз, поравнявшись с Ютой, старушка говорила негромко, но очень четко: «Приближается Черный Ветер», — и от этих ничего, в сущности, не значащих слов перехватывало дыхание, а ноги становились ватными и одновременно свинцовыми — совсем чужими. Больше всего на свете Юта боялась, что однажды не успеет отвернуться, и безумная старуха заглянет ей в глаза. Думала обреченно: «Наверное, я тогда просто обосрусь». Потому что думать: «Умру на месте» — было слишком глупо. И слишком похоже на правду. Ворчала потом про себя, закурив у входа в кафе и немного успокоившись: «Дался ей этот ветер. Ну подумаешь — ветер. Просто перемещение воздушных масс под влиянием… Под влиянием чего-то там. Чего положено. И почему, интересно, он черный? Дует со стороны промзоны? Да какая у нас тут промзона, смех один. Нет, без мистики не обойдешься. Наверняка в старухиной голове черный цвет — символ абсолютного зла. Или не абсолютного. Но все равно зла, чего же еще. И оно, как положено всякому уважающему себя злу, грядет. Непонятно одно: меня-то зачем ставить в известность? Потому что, согласно пророчеству, однажды именно я спасу мир? Босая и простоволосая, возглавлю Божье воинство? Охохонюшки. Надеюсь, до этого все же не дойдет».
Думала: «Когда-нибудь это безобразие должно прекратиться. Родственники или соседи дотумкают, что бабка не в себе, и примут наконец меры. Добрые доктора пропишут ей волшебные таблетки от Черного Ветра, и всем станет хорошо. Особенно мне». Однако время шло, а старуха все так же прогуливалась по переулку Пасажо, порой с перерывами, которые могли длиться от нескольких дней до месяца, однако непременно объявлялась снова, и тогда Юта обреченно думала, что ей и правда следует отказаться от ежедневных побегов в кофейню, а еще лучше — вообще сменить место работы. Капитуляция так капитуляция. Раз в жизни можно позволить себе сдаться. Нервы дороже. Но потом наступало очередное солнечное утро, капучино в кафетерии Экономического университета оказывался гаже, чем обычно, голова саботировала любую работу, а новые туфли желали пижонски цокать каблучками по тротуарам Старого города, и Юта, сердито хлопнув дверью кабинета, вылетала на улицу. Кофе! Кофе и сигарета. Хочу! Подумаешь — какая-то дурацкая старуха. Однако как бы ни куражилась, при каждой встрече ужас снова охватывал ее. Неодолимый, сокрушительный. И какое же счастье, что не парализующий.
Так промаялась добрых два года, и маялась бы еще, если бы не шеф, улетавший в командировку накануне собственного юбилея. По этому случаю была открыта бутылка драгоценного сорокалетнего арманьяка, шефова ровесника, и не в конце рабочего дня, а еще до обеда, поскольку именинник спешил в аэропорт. Отказаться от выпивки было решительно невозможно, да Юта и не хотела отказываться, хотя заранее знала, что работать до вечера даже после одной рюмки будет непросто: пьянела всегда мгновенно, а потом столь же стремительно трезвела, зато похмелье затягивалось надолго. В исполнении Ютиного организма это было скорее приятное, чем мучительное, но совершенно нерабочее состояние. Был, впрочем, способ быстро привести себя в порядок — эспрессо. Но не одинарный, даже не двойной, а тройной, густой, как горячий шоколад, горький, как дюжина раскаяний. Подумала: «В „Кофеине“ сегодня работает Зося, она знает, как надо, она мне сделает». В кои-то веки отправилась в кофейню не украдкой, а получив благословление шефа, за которым как раз приехало такси. Шла, не торопясь, расслабленная, довольная, еще хмельная, а потому храбрая — не как обычно, вопреки собственной трусости, а почти по-настоящему. Свернув в переулок, увидела безумную старуху и не столько испугалась, сколько рассердилась на нее — впервые за все время: «Да сколько же можно меня изводить?!» И когда та, приблизившись, снова принялась лопотать о Черном Ветре, Юта не стала отворачиваться, делая вид, будто происходящее ее не касается. Напротив, остановилась, хотя от ужаса потемнело в глазах. Спросила: — Зачем вы мне это все время говорите? Пожалуйста, оставьте меня в покое. Какое мне дело до вашего Черного Ветра? — Ну слава Богу, — внезапно обрадовалась старуха. — Спросила наконец-то! Глаза у нее оказались совсем не безумные, вот что удивительно. Ясные, внимательные и очень спокойные, всем бы в ее годы такой взгляд. — Если уж спросила, должна выслушать ответ, — сказала она. — Можешь не верить ни единому слову, но будь внимательна и запоминай. Черный Ветер всегда начинается в сумерках и дует где хочет, но в этом городе чаще, чем в прочих местах. Тому есть причины; впрочем, обсуждать их сейчас не время и не место. Когда дует Черный Ветер, мир выворачивается сновидениями наружу, время останавливается, вечность приходит в движение и все становится возможным, а каждый человек — тем, для чего рожден. О Черном Ветре все знают, но никто не помнит. Поэтому всем здесь знакома тоска о неведомом, ностальгия по тайной родине; утолить ее очень легко, дождавшись нового ветра, но узнать, что утолил, — почти невозможно. Чтобы запомнить, кем ты был и как жил при Черном Ветре, надо все время, пока он дует, держать во рту два камешка — один со дна Вильни, другой — из Вилии.[22] Добыть их несложно, подойдут любые, никаких особых правил тут нет, но лучше брать помельче, чтобы не очень мешали. Все это время Юта ошеломленно молчала, удивленная скорее собственным бесстрашием, чем старухиными речами. Однако, собравшись с силами, снова спросила: — Но почему вы говорите все это именно мне? — Да потому что мы с тобой давние подружки, — улыбнулась старуха. — Когда дует Черный Ветер, нас водой не разольешь. А когда ветра нет, я по тебе скучаю. Но ты ничего не помнишь, и не могу сказать, что это делает тебя счастливой. Вечно высматриваешь неведомо кого на другой стороне улицы и в темных углах квартиры. То и дело заводишь новые дружбы и так же быстро их обрываешь — все тебе не то и не так. И подолгу смотришься во все зеркала, хоть и считаешь себя некрасивой. Втайне надеешься, что однажды из зеркала вместо твоего отражения выглянет — кто? Правильно, этого ты сама не знаешь. И не узнаешь, пока не придет Черный Ветер. А после забудешь опять. Стояла как громом пораженная. Чего угодно ожидала от жуткой старухи, но такого поворота предвидеть не могла. Интересно, как она угадала? Про темные углы и зеркала? Особенно про зеркала. О таком самым близким людям не рассказывают. О подобных вещах вообще не принято говорить. Даже с собой. Подумала: «А может быть, ей и угадывать не пришлось? Потому что вообще все люди таковы? Одинаковые именно в этом вопросе? Тычемся во все темные щели, заглядываем в зеркала, как в чужие окна, ищем там неведомо что. То, чего нет. И всякий раз обламываемся. И никогда об этом не говорим. Чтобы, не дай бог, не договориться до того, что это — самая правдивая правда о нас. А не безобидное временное помрачение, следствие бесконечного числа мелких стрессов, помноженных на пресловутое экзистенциальное одиночество, которое и есть жизнь». И тут же устыдилась своих мыслей, словно сумасшедшая бабка могла их прочитать. Пробормотала: — Я, наверное, лучше пойду. Если вы не против. — Конечно, — согласилась старуха. — Только еще одно, напоследок. Если однажды — просто из любопытства или еще по какой-то причине — захочешь узнать, что бывает, когда дует Черный Ветер, и станешь всюду носить с собой два заветных камешка, гадая, не пришло ли время совать их за щеку, тебе пригодится моя подсказка. У Черного Ветра много вестников, но самая верная примета такова: уходит боль. Любая. И душевная маята, и телесная мука исчезают, словно не было их никогда и быть не могло. Это, кстати, чистая правда. Боли не существует, она — иллюзия, зато настолько достоверная, что с возрастом все мы начинаем думать, будто боль — единственная правда, данная нам тут. Но под напором Черного Ветра эта иллюзия развеивается первой. А за ней и все остальные. И город погружается в сон, который и есть наша подлинная жизнь. Ради него имеет смысл терпеть всю эту маяту, которая, в сущности, всего лишь топливо для сновидений. Отличное, надо сказать топливо, грех жаловаться. От старухиных речей кружилась голова. «Господи, помоги устоять на ногах, — подумала Юта. — Просто не упасть. Больше ни о чем не прошу». — Тяжело тебе со мной, — вздохнула старуха. — Ступай, я тебя больше не потревожу. Все, что надо, ты уже знаешь. Дальше — сама.
Не обманула. Сколько Юта с тех пор ни бегала в «Кофеин» кратчайшей дорогой, старухи в переулке Пасажо не было. Сперва особо не радовалась, памятуя, чем обычно заканчиваются такие светлые периоды: только как следует расслабишься, поверив, что бабку наконец-то заперли в дурдом, а она снова тут как тут. С отвычки еще и жутче, чем обычно. Врагу не пожелаешь. Бррр. Однако время шло, город взорвался вишневым и сиреневым цветом, одумался, укрылся пыльным зеленым бархатом лета, успокоился, согрелся, потускнел. Начался и закончился отпуск, на который, как всегда, копила полгода, с Рождества, осыпались августовские звезды, за ними — кленовые листья, зарядили осенние дожди, а старухи все не было, и Юта наконец поверила, что ее персональный кошмар остался в прошлом. Больше никаких страшных старух, никакого Черного Ветра, а заодно — Гроба-На-Колесиках и Красной руки. Явно же одна компания. Зимой уже почти не вспоминала о старухе и прочей чепухе, а когда вспоминала, снисходительно думала: «Надеюсь, у нее все хорошо, жива-здорова, и родственники в дурдом не упекли, просто перестала караулить меня в переулке Пасажо, потому что… Например, потому что пообещала. Психи тоже умеют держать слово. Некоторые. Кому диагноз позволяет». Потом и вовсе выбросила ее из головы.
Весна всегда начиналась для Юты скверно, с депрессии или чего-то в таком роде. Знакомые в один голос говорили, это случается от недостатка солнца, просто надо с самого начала ноября не жалеть времени и денег на солярий, принимать витамины, а рождественские каникулы проводить где-нибудь поближе к экватору, тогда настроение останется хорошим, работоспособность не упадет и даже жопа за зиму не вырастет. Ну, не больше чем на полразмера. Юта с ними не спорила, но и в солярий бежать не спешила, опасаясь, что вреда от ультрафиолета много больше, чем пользы. На Рождество отправлялась к родителям, которые, увы, жили на берегу Балтийского, а не Красного моря. А витамины, конечно, пила. То есть каждую осень покупала большую упаковку и исправно принимала примерно неделю, но уже к началу декабря вряд ли смогла бы вот так сразу отыскать — если бы вдруг о них вспомнила. Что вряд ли. Да и какой, честно говоря, прок в дурацких витаминах. От витаминов постылая щекастая ряха не станет ангельским личиком, дурацкая работа не обретет смысл, на счету в банке не прибавится ни цента и даже влюбиться — по уши, наотмашь, неосмотрительно, зато взаимно — не выйдет, увы. Хоть всю банку витаминов зараз слопай. С повышенным содержанием кальция, магния и прочей ерунды. От солярия, кстати, тоже ничего не изменится. И даже трехзвездочные каникулы экономкласса в каком-нибудь Египте не помогут — это Юта пару раз проверяла самолично. Когда была моложе и верила в чудеса.
Очередная весна оказалась совсем тяжелой. Позади была не только на редкость студеная для этих краев зима, но и два вполне безрадостных, наспех начатых, а потом столь же поспешно завершившихся романа, болезнь матери, к счастью не фатальная, но даже на расстоянии вымотавшая душу, пять лишних кило и отвратительная висячая родинка, внезапно выросшая на животе, — надо бы пойти удалить, но некогда, да еще и гнусный внутренний голос гундит: «А зачем?» И правда, зачем. Проще больше никогда не раздеваться при посторонних. Свободное от работы время проводила дома на диване, спала по десять часов в сутки, но все равно чувствовала себя усталой и разбитой. Хорошо хоть на еду смотрела почти с таким же отвращением, как на собственное отражение, а то страшно подумать, во что могла бы превратиться. Иногда, собрав волю в кулак, заставляла себя ходить пешком — хотя бы с работы домой. Почти три километра; на самом деле маловато, но гораздо лучше, чем ничего. И кстати, можно придумать какой-нибудь кружной путь. Например, по набережной. Или вообще через Ужупис — когда погода позволяет. Тоска тоской, но хотя бы жопа и пузо замедлят рост, позволят не тратиться на новый гардероб размером больше. Это была бы капитуляция столь сокрушительная, что даже вообразить страшно. «Нет уж, так просто не сдамся, — думала Юта. — Сейчас пофигу, но потом придет лето, суровое время всеобщего взаимного контроля состояния телес, и тогда я наконец оценю свою героическую борьбу».
Камешек со дна реки Нерис выудила во время одной из таких принудительных прогулок по набережной. Он призывно блестел позолоченным солнечной рябью бочком, и Юта подумала — монета. Или брошь, или запонка. Словом, ценная вещь. Невозможно пройти мимо. Почти до локтя закатала рукав куртки, сунула руку в ледяную воду. Дно оказалось даже ближе, чем думала, повезло. Зато добыча… ну уж, какая есть. Разочарование было столь велико, что демонстративно рассмеялась вслух — а чего ты хотела, детка? Сокровище ей подавай. Размечталась, ишь. Камешек, однако, не выбросила, потому что вспомнила вдруг нелепые речи старухи из переулка Пасажо. Сейчас, на расстоянии, бабка казалась совсем не страшной. Такое милое, оригинальное сумасшествие, чего там было бояться? Впрочем, трус, как известно, даже при встрече с собственной тенью в штаны наложить готов. Особенно если тень выходит навстречу из-за угла и вежливо говорит: «Доброе утро». Невольно улыбнулась. Подумала снисходительно: «Да уж, старухин Черный Ветер мне бы сейчас не помешал. Если уж выбирать между ним и дурацкими веселящими таблетками, о пользе которых все уши прожужжали разнообразные добрые люди, пусть лучше будет ветер. Черный, белый, да какой угодно, лишь бы не тосковать. Налетит, а у меня камень уже наготове, в пасти. И я — королева мира, царица идиотов, священная праматерь всех дураков. Впрочем, согласно инструкции, нужно выудить еще один, из Вильняле. Значит, чудесная мистерия отменяется. Даже немного жаль». Но камень положила в карман. Черт его знает зачем. Наверное, просто трудно выбросить то, что недавно казалось сокровищем, а значит, в каком-то смысле было им. Хотя, конечно же, не было.
За вторым камнем следовало лезть в Вильняле; делать это Юта, понятно, не собиралась. Той весной ей было по-настоящему плохо, но все же не настолько, чтобы бросаться исполнять инструкцию сумасшедшей старухи. Однако лезть и не понадобилось, камешек ей подарили дети, игравшие на берегу. Точнее, девочка лет семи. Двое мальчишек помладше робко топтались в стороне, наблюдая за процессом. Сама виновата — шла мимо, увидела детей у самой воды, испугалась, что они свалятся в реку, и зачем-то полезла к ним вниз по откосу. Изгваздала в грязи почти новые замшевые ботинки — ай молодец, героиня, всем службам спасения пример. Дети, конечно, никуда падать не собирались. Спокойно бродили по берегу в ярких резиновых сапожках, тыкали палками в речное дно, шарили руками в ледяной воде. Видимо, тоже искали сокровища. В их годы кладоискательство — нормальное состояние души. Но это не проблема, с возрастом оно проходит. Почти у всех. Кроме некоторых особо вздорных теток, которым без золота нибелунгов жизнь не мила. Девочка, белобрысая, тонконогая, отчаянно курносая, сразу же почуяла в незнакомой тетке родственную душу. Протянула пригоршню мокрых пестрых камней — смотри, что у нас есть! Юта никогда не умела, да и не особо любила иметь дело с детьми, особенно незнакомыми. Не знала, о чем с ними говорить, но старалась быть серьезной и держаться на равных, памятуя, сколь обидными казались ей самой снисходительные шутки и насмешки взрослых. Вот и сейчас присела на корточки, внимательно осмотрела добычу, вежливо похвалила: очень красивые камешки. Хоть в кольца их вставляй. — Конечно, красивые, — важно согласилась девочка. — Они же драгоценные. Драгоценности некрасивыми не бывают! И с царственной щедростью предложила: — Можешь взять себе любой, какой захочешь. Пришлось брать. От таких подарков не отказываются.
Выбросить камешек сразу было бы свинством. Поэтому сунула его в карман, где уже лежало одно такое сокровище. Удивительное дело, нужные вещи, вроде телефона, кошелька и ключей, если таскать их в карманах, тут же теряются, а положишь какую-нибудь ерунду — камешек, значок или зубодробительную ириску из кафе, — будь уверена, вы вместе навсегда. Бессмысленная фигня переживет любое бедствие, включая войну, чуму, поход на центральный рынок, поездки на городском транспорте в часы пик и падения в сугробы. Сугробов, впрочем, в обозримом будущем не ожидалось — в городе уже вовсю свирепствовала весна. Будь она неладна.
«Все к тому шло, — будет думать Юта потом. — Все само к тому шло. И пришло, прихватив меня по пути». По крайней мере, камни из двух рек оказались в кармане как бы по собственной воле, подбирать их намеренно Юта не стала бы. Для того, чтобы осознанно запасаться речными камнями в ожидании Черного Ветра, надо было не просто окончательно слететь с катушек, что, честно говоря, дело нехитрое, но и признать свое безумие свершившимся фактом. И согласиться с ним; более того, пойти у него на поводу. Зато носить камни с собой, не выбрасывая, можно просто по рассеянности. Мало ли ерунды накапливается в карманах курток и пальто между ежегодными визитами в химчистку. То-то и оно.
В тот апрельский день тоска грызла как-то особенно люто, и Юта, обычно полагавшая ежевечерние прогулки от работы до дома тяжкой повинностью, намеренно слонялась по улицам Старого города. Не хотела идти домой. Одиночество, в последние месяцы казавшееся сущим благословением — по крайней мере, никто не дергает, — внезапно стало невыносимым. Лучше бы уж дергали, лучше бы отвлекали от созерцания так называемого внутреннего пространства, темного, пустого и гулкого, как заброшенный склеп, откуда давным-давно вынесли даже останки последнего мертвеца. Не говоря уже обо всем остальном. Список номеров в Ютиной телефонной книжке был длиннее дюжины пожарных лестниц, поставленных одна на другую. Но позвонить по любому из них означало обречь себя на болтовню, которая и в лучшие времена казалась необязательной, а уж сейчас — совершенно бессмысленной. «Мне есть с кем поговорить, — думала Юта, — и есть кого послушать. А помолчать, обнявшись, совершенно не с кем. И, наверное, не только мне. Так просто не принято проводить время — встретиться и молчать. Даже любовники бесконечно о чем-то говорят, тишина возможна лишь в одиночестве, которое иногда настолько невыносимо, что к черту бы тишину, да вот беда — ни на что кроме нее нет сил». В городе меж тем кипела веселая весенняя жизнь. На всех углах открыто целовались пьяные от солнца парочки, свежеиспеченные мамаши катили пестрые коляски по булыжным мостовым, застрявшие в пробках водители фальшиво подпевали дорогим стереосистемам, солидные мужчины на ходу расстегивали пальто, осторожно разминая отвыкшие от улыбок рты, длинноногие старшеклассницы зябко ежились в куцых курточках из «Зары», неловко заигрывали с мальчишками, возбужденными, взъерошенными и храбрыми, как оголодавшие воробьи. У тех и других были отчаянные глаза, нежные обветренные губы и тонкие детские шеи. Юта смотрела на этих мучительно и сладко взрослеющих детей со смесью сострадания и лютой ревности к жизни, которая совсем недавно переполняла ее до краев, с избытком, так же как их сейчас, а потом отвернулась, ни единого обещания толком не выполнив, даже не поцеловав. Еще не ушла насовсем, но уже увлеченно занялась новыми возлюбленными; ясно, что по вечерам неторопливо собирает свои волшебные вещи по тайным углам Ютиного бытия, складывает их в черный, как вечная ночь, чемодан. Процесс необратим, скорое расставание неизбежно. Осознавать это было так больно, что душевная мука отчасти превратилась в физическую — не то обычная межреберная невралгия, не то сердце сдуру переползло в правую часть грудной клетки, чтобы поболеть там всласть; ай, да какая разница, если лечь поудобней, наверняка тут же пройдет. А все равно лучше эта боль, чем тихая домашняя диванная тоска. Поэтому даже боль не погнала Юту домой. Вместо этого зашла в первый попавшийся «Кофеин». Этот большой, двухэтажный, на улице Вильняус, любила меньше, чем маленький на Диджои, куда постоянно бегала с работы. Но кофе одинаково хорош во всех, а здесь к тому же полосатые матрасы на подоконниках, можно купить большую порцию латте, выйти на улицу, сесть, закурить, постараться расслабить плечи, глазеть по сторонам — все на тех же девочек и мальчиков, которые так заняты собой, что не замечают чужого внимания. И правильно делают.
Сидела на подоконнике, потягивала кофе с ностальгическим привкусом мороженого крем-брюле, осторожно массировала не на шутку разболевшуюся грудь, рассматривала красивых студенток, облепивших соседний подоконник, прохожих, идущих по своим делам, и хмурых мужчин, вышедших покурить из бара напротив. Вот с кем следовало бы подружиться: за все время эти двое не сказали ни слова, даже смотрели в разные стороны, но явно воздействовали друг на друга весьма утешительно. Их мрачные лица постепенно разглаживались, один под конец даже заулыбался — криво, уголком рта, а все-таки. Каков счастливчик. Вдруг осознала, что и сама улыбается. И было отчего — острая боль в груди внезапно прошла, уступив место обычному в таких случаях блаженству, которое на самом деле просто отсутствие муки, норма. А все равно, господи, какой же кайф. «Какой кайф, — думала Юта, подставляя разгоряченное лицо свежему влажному ветру. — Просто счастье. Больше ничего не болит». «Боли не существует, она — иллюзия» — так говорила старуха из переулка Пасажо. Что ж, безумная или нет, а прожила она достаточно, чтобы узнать о боли все, что может узнать о ней человек. Или почти все. И кстати, старуха утверждала, будто внезапное исчезновение боли — самая верная примета прихода Черного Ветра. Который, по ее словам, не просто дует, а выворачивает мир сновидениями наружу. Интересно, сновидениями наружу — это как? Зачем-то достала из кармана речные камешки, покрутила в руках, подумала: «Оставлю их здесь, на подоконнике. Кто-нибудь молодой, глупый и хороший решит, что это добрый знак, заберет и несколько дней будет счастлив. Или счастлива — что вероятней. Девочки на такие штуки чаще ведутся. И это понятно — нам труднее живется. Хотя бы потому, что неписаное требование нравиться всем подряд никто, увы, не отменял. Интересно, а зачем? По-моему, в обществе, где физическое выживание одинокой самки больше не ставится под вопрос, нравиться кому ни попадя — ненужное и даже вредное излишество… Ой». «Ой» — это уже было про камни. Они лежали на ладони, такие прекрасные, словно никогда не были речной галькой, или что там обычно лежит на дне водоемов. Старший (из большой реки, к тому же подобранный первым) снова обрел золотой блеск, заставивший Юту извлечь его из воды. Младший камень, подаренный юной искательницей сокровищ, казался сейчас настоящим самоцветом — не рубином-изумрудом, конечно, но вполне себе драгоценной пейзажной яшмой, из которой и правда не грех сделать украшение. Несколько секунд Юта смотрела на камни, а потом решительным жестом отправила их в рот. Сказала себе: «Будем считать, что в город действительно пришел старухин Черный Ветер. Если уж у меня наконец-то ничего не болит, а простая и честная речная галька зачем-то меняет цвет среди бела дня. Я, конечно, веду себя как дура, зато теперь самую лютую тоску можно будет объявить просто сном. А потом взять и проснуться. И понять, что все хорошо… А, кстати, и правда, вполне неплохо». «Неплохо» — это было слабо сказано. От тоски, навалившейся еще в конце февраля и с тех пор ни на миг не ослаблявшей хватку, остались лишь воспоминания. Малоприятные, честно говоря. Но какая разница, если сейчас ее нет. «Это потому, что я веду себя как дура, — сообразила Юта. — У дураков не бывает депрессий, вот в чем штука. Надо иметь в виду на будущее. Пригодится». Тротуар под ногами дрожал и переливался, улица текла, как течет река — стремительно двигаясь вперед и одновременно оставаясь на месте. Один из мужчин, куривших возле бара, выбросил сигарету и стал взлетать неторопливыми рывками, как воздушный змей. Второй открыл было рот, явно намереваясь спросить: «Ты что творишь?» — но в последний момент передумал, рассмеялся, стал прозрачным и дрожащим, как мыльный пузырь, взмахнул радужной рукой и исчез. Девочки-студентки одна за другой взрывались фейерверками, а потом подолгу, с нескрываемым наслаждением собирали себя заново из разноцветных искр; какой-то серьезный мальчишка смотрелся в живот приятеля, как в зеркало, деловито примеряя все свои лица по очереди, одно за другим. Зацвели выставленные на улицу столы, к ним, как котенок, ластилась лужа, из окна на третьем этаже выглянула любопытная драконья морда, в небе появился первый поющий шар, зальели стеклянные пцы, свеллые тройсеры, как всегда, запрайтились в хуух — кошмар закончился, все наконец-то стало хорошо, вернее, просто нормально. Понятно, логично, привычно непредсказуемо и абсолютно осмысленно, спасибо, Господи, я снова дожила до этого дня. Юта привычным жестом испепелила ставший ненужным картонный стакан, посмотрела на свои ладони — огненную и ледяную. Подумала: «Интересно все-таки, какой смысл в этих долгих периодах существования без памяти о себе?» Потом, впрочем, вспомнила, какой в этом смысл. И вообще все. Скомандовала: «Срочно за работу, смотри, что тут творится». Наскоро перечертила несколько искривившихся линий мира, оборванную связала крепким узлом — теперь небось срастется. Решила заодно заняться собой, сколько можно откладывать, сапожник без сапог — это даже не смешно. И осторожно, стараясь не погасить, остудила один из семнадцати звонов небытия над своей левой бровью, чтобы не докучал потом, когда снова наступит штиль. А покончив с делами, вошла в то течение, где восхитительный хаос бытия более-менее упорядочен — ровно настолько, чтобы две подружки могли посидеть в кафе, не беспокоясь о том, во что секунду спустя превратятся под ними стулья.
В первый момент подумала, что Тали еще не пришла, потом поняла, склонилась над зеркальным столом и укоризненно покачала головой — дескать, ну что ты вечно дразнишься, как маленькая. — А здорово я тебя напугала, скажи? — подмигнуло отражение, точная копия Юты, только глаза не серые, а желтые, в этом вопросе Тали всегда проявляла удивительное постоянство. — «Черный Ветер! — передразнила ее Юта. — Девочка, девочка, Черный Ветер приближается к твоему дому!» Надо было еще сказать: «Бу-у-у!» — и зловеще на меня напрыгнуть. Чтобы меня на месте кондратий хватил. Чего церемониться. — Да, это было так удивительно, — согласилась Тали. Она все-таки вылезла из зеркала, со свойственной ей неуклюжей грацией спрыгнула со стола, села наконец рядом. — Видеть, что ты меня взаправду боишься. Ни капли не притворяешься. А все равно с камнями во рту пришла, умничка ты моя. Наконец-то! — Сказал бы кто, что ты можешь быть такая жуткая, ни за что не поверила бы, — вздохнула Юта. — Впрочем, теперь-то ясно, что не в тебе дело. Просто между человеком и его памятью поставлена надежная стража. Удивительно, как я не чокнулась от твоего бормотания. То есть, конечно, чокнулась, но не очень. В меру. Социально приемлемо, в больницу не упекут… Так странно и смешно сейчас говорить о каких-то больницах и употреблять слово «социально», правда? — Еще смешнее будет вспоминать о Черном Ветре наяву, — пообещала Тали. — На так называемом «яву». Рехнуться можно с этой терминологией. Зато теперь тебе и в безветренные дни будет весело. Это я твердо обещаю. (c)Светлана Мартынчик aka Макс Фрай